Откровенный разговор с северокорейским бизнесменом

Если на клетке с северным корейцем написано «бизнесмен», вы, скорее всего, не поверите. И напрасно. Именно с бизнесменом из Северной Кореи я разговаривал три дня назад в Сеуле. Господин Ким владел в Северной Корее шахтой и перебрался на Юг всего около года назад, поэтому всё, что он рассказывает, – самая свежая информация.

Какой журналист не любит под видом туриста побывать в Северной Корее! Однако обычно такой опыт сводится к быстрой езде в туристическом автобусе. Впечатлений масса, информации ноль. Северные корейцы по-прежнему не разговаривают с иностранцами у себя в стране. Чтобы поговорить с ними долго, честно и обстоятельно лучше ехать в Южную Корею, где им уже не страшно. Но и здесь они не будут откровенничать с первым встречным. Мой разговор состоялся благодаря известному востоковеду Андрею Ланькову, который живет в Сеуле и пользуется доверием среди выходцев с Севера.

Наш разговор с предпринимателем Кимом был долгим, но я публикую большую его часть. Все, что он рассказал, было крайне интересно мне, надеюсь, что будет интересно и читателям. Где и когда, в конце концов, еще на меня и на вас свалится столько информации из первых, к тому же весьма дельных, рук о самой закрытой стране мира? Здесь я обойдусь без комментариев. Из того, что рассказывает мой собеседник, и так прекрасно видно, что за жизнь и что за строй сложились в современной Северной Корее, и как все это далеко от наших довольно схематических представлений.

ИЗ МВД В БИЗНЕС

– Почему и когда вы начали заниматься частным бизнесом?

– Большинство начало, чтобы кормить семью, когда нам перестали отоваривать карточки. Я лично начал с частной столовой в 2003-м г. (В КНДР, в отличие от других соцстран, карточки вводились не в трудные времена, а были нормой в течение многих десятилетий, практически все продукты и товары распределялись по карточкам – Slon.ru).

– Значит до 2003 г. все-таки можно было жить по карточкам?

– Нет, к этому времени уже основной доход приносила жена. Она торговала на рынке уже с 1998 года товарами повседневного спроса – одеждой, обувью, табаком, бельем, носками.

– Откуда это все?

– Все китайское. Наш уезд – приграничный с Китаем, поэтому люди привозили оттуда товар.

– А откуда вы взяли первоначальный капитал, чтобы начать частную торговлю, из зарплаты?

– От родственников жены, которые живут в Китае. Они приезжали к нам в город, привозили товары для продажи, оставляли жене, она таким образом потихонечку накапливала деньги и постепенно разворачивала собственный бизнес.

– Это был легальный рынок?

– Да, вполне легальный. Они всегда были, если говорить о крестьянских рынках. Но с 1994 года люди стали торговать всем, начался гигантский рост рыночной торговли, почти все и всё покупают сейчас там.

– Все эти вещи, которыми торговала ваша жена, были в каком-то виде в госмагазинах?

– Совершенно ничего этого не было и нет.

– Когда жена начала торговать, вы еще работали в госструктуре. Где?

– В системе Министерства внутренних дел, в местном УВД.

– А почему оставили госработу и начали бизнес?

– Нас пять человек в семье, очень трудно было жить на официальную зарплату, а заниматься чем-то еще, не бросая официальной работы, было крайне сложно.

– Официальная зарплата – это сколько?

– Примерно 3000 вон в месяц – это 2–3 доллара.

– А карточки все-таки давали?

– Да, в системе МВД давали. И на них даже можно было что-то получить. На заводах, например, по карточкам давно перестали что-либо выдавать, еще в 90-е. А в УВД – да, по мере поступления из Китая кукурузы и риса выдавали его сотрудникам

– Сколько?

– Стандартно. 700 граммов зерна на работающего, получалось около 20 кг в месяц.

– То есть, по сути семью кормила жена?

– Да, жена. Надо понимать, что у нас в основном женщины занимаются торговлей, и первыми начали в частном бизнесе. Мужчине, чтобы заниматься бизнесом, нужно как-то решить вопрос с работой в госсекторе, потому что официально до 60 лет ты не можешь уволиться. Даже сменить работу почти невозможно. А женщина имеет право быть домохозяйкой.

– Как же вы уволились из МВД?

– Нельзя было официально уволиться. Но я формально вышел в отставку по состоянию здоровья. Я пошел к знакомому врачу, дал ему денег, и врач выдал мне справку о болезнях, которые делали меня негодным к дальнейшей работе.

Вслед за женщинами мужчины тоже начали переходить в частный сектор. И решать вопрос с официальной работой. Можно организовать себе болезнь. Если хочешь освободиться от работы по болезни, нужно в течение шести месяцев приносить документ от врача, о том, что ты не можешь работать. Он добывается с помощью денег. Сейчас цена вопроса 50 000–80 000 вон, если его решать без всяких связей, просто с руководством больницы. Но обычные рабочие не могут себе такого позволить, – а у них и заводы не работают, и карточки не отоваривают, а на работу ходить они обязаны, хоть там нечего делать. И они просто договариваются с руководством завода о сумме – это может быть 5000 вон или 10 000 вон единовременно, или платят какие-то деньги помесячно. И тогда ты просто не ходишь на работу, а зарабатываешь в другом месте, в частном секторе. Такая система отхожих промыслов с денежным оброком.

РОЖДЕНИЕ ЧАСТНОГО ОБЩЕПИТА

– Вашим первым собственным бизнесом была столовая. И как это все работало, откуда она взялась, где она находилась, сколько там было столов, что давали, кого кормили?

– Отличное место, недалеко от городского вокзала. В 1994-м году рухнула государственная экономика, и очень много госпредприятий и учреждений перестали работать, исчезли. Остались пустые здания. И для частника стало возможно договориться с городской администрацией, заплатить ей и начать использовать эти здания.

– И что было за здание у вас?

– До 1994 г. там тоже была столовая, государственная столовая. Которая перестала работать, потому что не было продуктов. А место очень хорошее, близко к вокзалу, и был большой поток клиентов. В день – 200–300 человек.

– Кто все эти люди?

– Обычные пассажиры, путешественники, те, кто ездил через город или приезжал в город. У нас конечная точка железной дороги, дальше надо выходить и добираться местным транспортом, поэтому был большой поток тех, кто пересаживался и ехал в глубинку

– А чем кормили проезжающих?

– Мы ориентировались на дешевое питание. Давали вареный рис с соленьями и приправами, разные виды лапши, спиртное.

– Откуда продукты?

– Все с рынка, с коммерческого рынка.

– Алкоголь местный или китайский?

– Алкоголь – самогонка, которую гнали местные жители. Мы покупали у них для продажи в столовой местную самогонку. Незаконно, конечно, но никаких проблем не было. Почти 100 % алкоголя, который сейчас пьет корейский народ, это самогонка от частных производителей. У нас было несколько постоянных частных поставщиков, они поставляли нам не только самогонку, но и свинину. Это два производства, которые технологически связаны. Отходами злаков, которые остаются после возгонки спирта, кормят свиней.

– Сколько же стоило пообедать у вас?

– Около 1500 вон.

– Если государственная зарплата – 2000–3000 вон, это ведь от силы на два обеда. Откуда люди брали деньги на обед за 1500 вон?

– Уже лет 15 в Северной Корее о госзарплате всерьез никто не думает. Это простая формальность.

– То есть большинство населения занято в частной теневой экономике?

– Да, абсолютное большинство. Люди кормят себя сами. После 1994 года о государственных ценах и государственных зарплатах никто не думает.

– Ваша столовая работала совершенно открыто, с вывеской? Заходите – угощайтесь? Или просто люди знали, что здесь кормят и поят?

– Открыто. Была старая вывеска, которая осталась от государственной столовой. Мы ее даже не меняли.

– Формально держать частную столовую по-прежнему запрещено или нет? Были проблемы с властями?

– Я получил разрешение, вроде лицензии. Фактически это гослицензирование частного дела. Это стало возможно с конца 90-х, года где-то с 1997. Внешне – это все то же старое госпредприятие, столовая, подчиненная местной администрации, а фактически ею занимаеся частник. Такая франшиза райисполкома.

– То есть партийные работники, полицейские, кагебешники заходили к вам спокойно, ели?

– Да, заходили.

– А нужно было вешать портреты великого вождя и любимого руководителя в частной столовой?

– Нет. Их и раньше здесь не было. Потому что еще по старым правилам, 1972 года, в производственных помещениях, в цехах, портретов не было. А столовая приравнивалась к производственному помещению.

ХОЗЯИН ШАХТЫ

– А что вы затеяли после столовой?

– Потом я владел шахтой.

– Каким образом целая шахта попала в частные руки?

– Формально это была государственная шахта. Но мы ее как бы арендовали. Она подчинялась 38 управлению ЦК Партии, которое управляет, среди прочего, валютной экономикой. И там просто выдают людям разрешение на занятие определенным видом бизнеса, приносящего валюту. У государства не было денег на эксплуатацию шахты, и они искали частных инвесторов. Мы 60% прибыли отдавали государству, то есть вот этому управлению, остальное оставляли себе.

– Что шахта добывала?

– Золото. Это был золотой прииск.

– На каком уровне нужно было согласовывать аренду шахты – на областном, на районном, в столице?

– В Пхеньяне, на серьезном уровне, в 38-м управлении ЦК Партии.

– То есть нужно было ехать в столицу к высшим чиновникам?

– Такого рода бизнес могут разрешить только в Пхеньяне. Я там на одни только взятки 2000 долларов потратил, но отбил их за месяц, так что имело смысл.

– Ездить в Пхеньян можно свободно? Ведь для выезда из своего уезда нужно разрешение.

– Если есть деньги проплатить разрешение, то можно. А если нет денег – никак.

– И кто же платил зарплату рабочим?

– Я и платил.

– Сколько было работников на шахте?

– 38 человек, включая техников и инженеров. Я сам их выбирал и нанимал. Я платил им деньгами и продуктами: норма по карточке, к которой рабочие привыкли раньше, в хорошие времена – 700 граммов зерна в день. Я смотрел цены на рис на рынке и помимо зарплаты деньгами выдавал денежную компенсацию цены 700 граммов риса в день на рынке. Они примерно по 30 000 вон в месяц у меня получали.

– Шахта стояла ко времени вашей аренды?

– Шахта не работала. Вернее, ее вообще не было. Рядом была старая остановившаяся шахта, мы построили новую. Там были запасы золота, о них знало государство, но не было денег, чтобы начать их разработку.

– Кому же продавалось золото?

–Я тайно продавал его китайским дилерам за валюту. А государство с этой выручки получало 60%. В 38-м управлении оценочно знали, сколько из этих залежей с моими возможностями я могу добыть и представляли себе сумму, которую я им должен отдать.

– Какой был объем добычи?

–10 граммов чистого золота в день. Цены примерно соответствуют мировому рынку золота.

– Каков примерно был ваш доход капиталиста?

– После сдачи 60% выручки, из оставшихся 40% нужно было заплатить зарплату работникам, купить расходные материалы и оплатить взятки местной администрации. Остальное мне. По северокорейским ценам грамм золота тогда давал 150 000 вон, чистыми у меня оставалось 3–5 млн северокорейских вон в месяц. Это примерно 2000 долларов. У нас – большие деньги.

– Кому и за что приходилось платить взятки, если бизнес был лицензирован аж на уровне ЦК?

– Нам для производства требуются довольно опасные химикаты, для работы с ними существуют жесткие требования. Но у нас не было возможностей и оборудования, чтобы работать с ними по всем правилам, поэтому приходилось платить, чтобы не обращали внимания на то, что мы нарушаем технику безопасности и природоохранные правила. Вторая проблема – у меня были лимиты на взрывчатку для горных работ, но если бы мы работали по этим лимитам, мы бы ничего не добыли. Взрывчатки нужно было больше, но поскольку это опасная вещь, доставать ее стоило больших взяток.

– Сколько лет вы были арендатором шахты?

– 4 года, до отъезда сюда.

КОЛЛЕГИ

– Какие отношение сложились с прежними коллегами по УВД после перехода в капиталисты?

– Отношения поддерживались. Они помогали, защищали мой бизнес. Я с ними и сейчас, находясь на Юге, сохраняю отношения.

– Каким образом?

– По телефону. У всех китайские мобильники, подсоединенные к китайским сетям. У нас город приграничный, ловит китайскую сеть. Звоню, разговариваю. По цене – как в Китай позвонить.

– А те, кто живут дальше от границы?

– Этим с мобильниками не повезло. Но в наших местах, я думаю, любой сотрудник МВД имеет мобильный телефон. Они все занимаются контрабандой из Китая, а без мобильника это невозможно. Хотя формально они запрещены, конечно, но у всех там есть.

– Понятно, друзья и коллеги по УВД, они тоже не сидели на зарплату в 2000 вон.

– Да, они занимались контрабандой и кормились с рынка. Потому что есть куча государственных правил, которые сделали бы любую торговлю невозможной. Поэтому они просто получали деньги за то, что не замечали нарушений. Без нарушений торговать абсолютно невозможно. Правил слишком много, они слишком сложны.

Это ведь не какие-то сознательные реформы. Правительство никогда не одобряло происходящего, а вынужденно терпит, чтобы люди не голодали. Но и постоянно пытается сдерживать. Например, вначале был список предметов, которые можно продавать на рынках. Был закон, что можно продавать не больше 10 единиц одежды на одном прилавке. В конце 90-х – начале 2000-х выходили и сейчас периодически выходят инструкции о том, что можно продавать только товары из этого списка, или такое-то количество единиц товара на одного торговца. Например, время от времени спускают указание, чтобы один торговец не продавал больше 20–30 кг зерна. Но это практические игнорируется, обходится взятками, и об этом забывают. Потом снова приходят инструкции.

ВСЕ ВСЁ ЗНАЮТ

– Что после переезда на Юг показалось самым трудным или удивительным?

– Покрытые лесом горы. У нас все горы голые. А так удивления не было. Я смотрел постоянно южнокорейское ТВ в записях, на дисках – сериалы, фильмы. То есть образ жизни, уровень жизни я хорошо себе представлял.

– Многие смотрят южнокорейское ТВ в записи?

– Да, многие. Никто своего кино не смотрит вообще-то говоря. Только иностранное и южнокорейское, которое на CD контрабандой привозят из Китая. Еще видеозаписи концертов, видеоклипы. Но в основном южнокорейское кино и сериалы.

– Сколько семей имеет видео примерно?

– По нашему городу, по моим знакомым судя – 75–80%.

– То есть большинство знает про уровень жизни в Южной Корее и про разницу с Севером?

– Да, все знают. Да и никто не говорит больше официально, что Южная Корея живет хуже нас. Это раньше рассказывали, что там мрак и нищета, а сейчас говорят, что они где-то живут и хорошо, но это экономика пузыря, которая поддерживается американскими вливаниями.

– Это не опасно, иметь CD с южнокорейской продукцией?

– Можно до трех лет за это получить. Но все равно смотрим. Потому что смотрят и полиция, и госбезопасность, и партаппарат – еще больше, чем рядовые граждане.

– Кого-нибудь сажали за это на вашей памяти?

– Был случай, четверо выпускников школы перешли китайскую границу и привезли партию в 800 дисков. Они их продавали и еще стали давать смотреть на прокат. Их арестовали. Но они все были дети местных чиновников, и поскольку родители похлопотали, они отделались легко: им за эту операцию дали по 6 месяцев административной тюрьмы. Замять было невозможно несмотря на связи, потому что 800 дисков – это большая партия.

– А компьютеры?

– Имеют 20–30% семей в городах. Раньше был запрет на ввоз южнокорейской продукции, но сейчас можно даже не отрывать этикетки. Но интернета конечно нет. Те, кто не выезжал из страны, в глаза его не видал.

ПАРТИЙНЫЙ КАПИТАЛИСТ

– Вы член партии?

– Да, конечно. Как же без этого.

– Будучи частным бизнесменом, вы как член партии должны были участвовать в партийной деятельности: ходить на собрания, на политучебу?

– Я считался находящимся в командировке по линии ЦК, поэтому не участвовал ни в собраниях, ни в политучебе. Раз в месяц я связывался с райкомом, сообщал: мол, горю на работе.

– Бизнес действительно намного удобней делать, если ты имеешь отношение к партии, госбезопасности?

– Само собой. Самые успешные люди это те, кто имел связи с Китаем или с государственными внешнеторговыми операциями. Я знаю двух-трех человек, которые собрали деньги и закупают большую часть угля, производимого на одной из шахт под Пхеньяном, потом везут его в провинцию и продают в розницу. Это большой бизнес.

– Кому они платят? Директору шахты?

– Да, платят директору шахты. Часть этих денег вполне легальные – они идут в бюджет, а часть – в карман директора. Но с другой стороны, то, что идет в карман, директор тратит не только на себя, потому что он не получает от государства необходимых расходных материалов, оборудования. И часть этой наличности используется директором, чтобы шахта продолжала работать.

– Директора заводов не превращаются в бизнесменов?

– Превращаются. Например, завод где производят обувь, – у директора просто больше возможностей воровать часть продукции и продавать ее на рынке. Представители рудников немножко зарабатывают на продаже части продукции в Китай.

УЧИТЕЛЯ НА САМООБЕСПЕЧЕНИИ

– Что делают бюджетники, врачи, учительницы всякие?

– Про врачей мы говорили только что. Да, учительницы, они торговать почти не могут. Родители учеников их поддерживают обычно. Иногда они сами вымогают, иногда родители по своей инициативе что-то дают.

– А в вузах?

– То же самое примерно. Взятки студенты дают за поступление, за сессии. У меня племянница учится на Пхеньянских курсах иностранных языков. Полторы тысячи долларов обошлось мне поступление. Я дал полторы, и поступила. А мой знакомый дал 1300, и его ребенок не поступил. Поступление в главный университет страны – Университет Ким Ир Сена стоит 5–6 тысяч долларов.

РАСЦВЕТ СТИХИЙНОГО КАПИТАЛИЗМА

– Есть вообще люди, которые работают только за государственную зарплату?

– Практически нет. Сегодня утром я звонил домой – цена килограмма риса 1800 вон. Даже 2 кг риса не купишь на месячную зарплату. Старая государственная экономика в Северной Корее рухнула. Нет ее. Работает только стихийная частная экономика вокруг рынков.

– Что с крупными заводами произошло? С химией, с металлургией?

– Они практически стоят. Если мы возьмем уровень производства в начале 90-х за 100%, сейчас они работают примерно на 30 % мощности. Например, у нас в городе на шахтах были «БелАЗы» – 300 «БелАЗов». Сейчас работают 50.

– Этот рудник государственный по-прежнему?

— Да. По северокорейской классификации здешний рудник – предприятие особого уровня, первой категории. Там более 10 000 работников. Военные заводы тоже резко снизили производство. Работают только самые важные.

– Если сравнить 80-е годы, когда была только государственная экономика, и 2000-е, когда развились частная торговля и экономика, люди стали жить, питаться, одеваться лучше или хуже?

– Лучше. Если говорить не о 90-х, а о 2000-х, то лучше. Середина и вторая половина 90-х были очень тяжелыми. А потом уже, в самом конце 90-х началось улучшение. В 80-е годы все строилось вокруг карточек. А в 90-е карточки превратились в бумажки, начался голод. Но люди стали искать возможности. Кто-то начал расчищать частные поля в горах, кто что-то производить, кто-то торговать, и потихонечку жизнь стала улучшаться.

И теперь это заметно. В 80-е по карточкам давали 700 граммов зерна в день, из которых 60% – рисом, 40% кукурузой, (нам, силовикам, и партаппарату – 100% процентов рисом), обувь, уголь для отопления. Недостаточно, но кое-что давали. А сейчас, если у тебя есть деньги, – идешь и покупаешь. Например, в 80-е годы простые люди практически не могли позволить себе кожаную обувь. Ее не выдавали, купить негде и не на что. Все ходили в матерчатой обуви. А сейчас вполне обычное дело, когда простой, небогатый человек носит кожаную обувь. Часы были престижным предметом, лесорубы из России привозили «Восток», «Зарю». Это были очень престижные вещи. А сейчас так, ничего особенного – ну, часы и часы.

– Какие еще частные предприятия есть в вашем городе?

– Оптовая торговля, торговля на рынке, в нашем районе дома делают обувь и шины для велосипедов. Парикмахерские есть частные, аптеки, массаж. Хотя парикмахерские формально запрещены, с ними много хлопот. Зато частные бани – пожалуйста. Частные заправки, неофициальные, конечно. Просто есть люди, которые продают ввезенный из Китая контрабандой бензин, разливают из бочек у себя дома. Строительство, автоперевозки.

– Заниматься бизнесом в Северной Корее становится все проще и проще или труднее?

– Я думаю, что в целом проще. Инфраструктура, например, улучшилась. Раньше, чтобы послать товар через страну, единственный способ был – поезд. Но с электричеством были гигантские перебои в конце 90-х, поезда останавливались и стояли целыми днями. В результате, груз пересекал страну – несколько сотен километров – примерно 20 дней. А сейчас произошло мощное развитие частного грузового автотранспорта. Сейчас товар через частную транспортную контору отправляешь примерно за 5 дней.

Примерно с 1998 года стали появляться частные грузовики и открылись частные грузовые перевозки. И сейчас сеть частных грузовых перевозок охватывает всю страну, сложились правила, по которым все это работает. В начале это было чисто частное дело, а сейчас и государственные организации используют для побочного заработка свои автобусы и грузовики. Да и частники машины регистрируют обычно на организации, так что это автоматически решает проблему разрешения на поездки за пределы своего района и на перевозку груза. Кроме того, за исключением Пхеньяна и районов усиленного контроля практически можно свободно ездить по стране, давая небольшие взятки на КПП.

Я думаю, что это самая коррумпированная страна мира сейчас из всех стран – социалистических, капиталистических, любых. Если у тебя достаточно денег, возможно абсолютно все.

– В России начальный этап капитализма был связан с появлением мафии, организованной преступности, рэкета. Как у вас?

– У нас с этим очень жестко. Государство это пресекает. Возможно, это связано с тем, что корейское государство не хочет терять монополию на насилие. Да и деньги придется делить. У нас в городе недавно, в 2004 году группа подростков попыталась создать такую банду и начать крышевать, но дело кончилось очень плохо. Их расстреляли, причем публично. Так что насильственной преступности очень мало.

АВТОМОБИЛЬНЫЙ И ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ВОПРОС

– А с электричеством по-прежнему перебои?

– У нас в городе примерно 3 часа в сутки подается электричество. Периодами минут по 30, по 40. Твердого расписания нет, как получается, так и дают.

– Что же делать с электроприборами, холодильниками–телевизорами?

– Вообще используются аккумуляторы и батареи. Но они бесполезны для холодильников и стиральных машин. Они хороши для освещения, телевизора, видео. Как только электричество подают, все сразу начинают заряжать аккумуляторы. Холодильник иметь престижно, но часто он работает как шкаф.

– Был у вас там личный автомобиль?

– Частных машин мало, только у крупных чиновников, у людей, которые получили их через родственников в Японии или Китае, и у тех, кто получил «подарок вождя».

– То есть даже вы, бизнесмен с хорошим заработком, не имели личного автомобиля?

– У меня был автомобиль, зарегистрированный на шахту, но практически мой личный. Это обычная практика, частные автомобили всегда регистрируются на фирму. В городе примерно 20 частных авто, из них только 3 зарегистрированы на частных лиц.

– Но рынка частных машин пока нет.

– Нет, такого рынка нет. Легковых машин еще мало. Последнее время многие ввозят б/у машины из Японии, продают их в Китай и на вырученные деньги ввозят из Китая грузовички для бизнеса в Северную Корею и здесь их продают для частных автоперевозчиков. Схема связана с тем, что в Китае существуют жесткие ограничения на ввоз б/у машин из Японии, а из Северной Кореи их ввозить дешевле.

КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС

– Что происходит с жильем? Вот человек начинает зарабатывать и хочет улучшить жилищные условия. Переехать, купить квартиру, дом. Построить что-то. Ведь все жилье принадлежит государству и квартиры только дают.

– Да, практически 100 % жилья государственное, и частного владения нет. Но, например, ветеран труда получил квартиру или дом. И он его просто незаконно продает под видом обмена, а сам переезжает в квартиру похуже с доплатой наличными и живет на эти деньги. Обмен в пределах города или района законен. Жилье как бы меняется, а на самом деле покупается и продается.

Те, кто хотят жить получше, могут теперь даже построить небольшой многоквартирный частный дом. Люди даже стали строить дома на продажу. Складываются деньги, порядка 10 000 вон с человека, правда это все формально делается как государственная стройка, и дом формально считается государственной собственностью, хотя строится на деньги частных инвесторов, которые там и живут, или продают его. Это происходит в крупных городах. А в маленьких просто строят себе частные дома. Берется старый дом, его сносят, и на его месте строят новый. Это считается ремонтом.

ПРО БУДУЩЕЕ

– Говорят ли в народе, что хорошо бы объединиться с Южной Кореей и все будем лучше жить?

– В общем, все с этим согласны. Говорят, у нас природных ресурсов много, а на Юге – технологии, и если объединимся, то будем жить лучше, чем при социализме. Большинство на Севере хотело бы объединения.

– Как сейчас к руководству страны относятся люди?

– Ничего не говорят. Это опасно, и смысла нет. Люди занимаются своим бизнесом и предпочитают на политические темы не говорить. Но в то же время тому, что в газетах, не верят, это однозначно. Потому что всем понятно, что власти в прошлом врали и сейчас врут.

– Получается довольно большой слой довольно состоятельных людей которые всё понимают. Они не хотят сменить режим или заставить его провести реформы?

– Нет, таких мыслей нету. Практически все эти состоятельные люди либо выходцы из нынешней политической элиты, либо с ней связаны. И они заинтересованы в сохранении режима.

– А вы и эти люди понимают, что в случае объединения с Южной Кореей их бизнес рухнет?

– Да. Понимают.

– А разве не лучше работать при нормальном, а не «сером» капитализме? Ведь здесь может все быть и хуже.

– Может, государство крайне неодобрительно относится к новым рыночным отношениям. Оно вынуждено их терпеть, потому что понимает, что не может вернуться к старой системе, не может восстановить карточную систему и тд. Хотя оно этого очень хочет. Поэтому оно вынуждено терпеть рынок, потому что иначе народ начнет опять умирать, как в 90-е годы. Но если государству когда-нибудь удастся запустить заново государственную экономику и начать выдавать пайки, как раньше, то они конечно, жестко ликвидируют рынок.

– Но ведь сами госчиновники вовлечены в этот рынок. Зачем они будут ликвидировать собственные доходы?

– Если будет принято политическое решение на самом верху, то средний и низовой уровень чиновников, который кормится с рынка, ничего сделать не сможет. Они получат приказ и более или менее его выполнят. Самый верхний слой, конечно, тоже получает деньги от бизнеса, но в целом на самом верху считают рынок опасным для системы, а система – это они. И предпочтут укрепить свою власть. Но условием для полного уничтожения рынка является восстановление госэкономики и карточной системы в прежнем полном объеме, а это, скорей всего, невозможно.

– Ненависть населения не переключается с власти на бизнесменов, что это они во всем виноваты?

– Конечно, переключается, конечно, ненавидят.

– Есть ли желающие вернуться к карточкам и кимирсеновским временам, к государственному тотальному контролю?

– Поначалу было довольно много. Но в последнее время люди привыкли, им кажется, что так лучше.

– А что же в конце концов будет с родиной и с нами, вернее, с вами?

– Во-первых, народ особо не интересуется политикой и о смене режима особо не думает. В принципе, карта может лечь плохо для власти, и тогда возможны и революция, и восстание, и революционная смена режима. Но по-моему, вероятность этого в обозримом будущем невелика.

– А среди власти на самом верху есть сторонники реформ и капитализма?

– Да, конечно есть.

– Может, они начнут реформы вроде китайских?

– Население, конечно, смотрит на Китай с завистью. И в основном, поскольку оно вообще интересуется политикой, считает, что нужно сделать, как в Китае. Есть люди, которые так думают, и среди чиновничества и руководства. Но преобладает мнение, что китайский эксперимент, если его перенести в Корею, опасен и может представлять угрозу для стабильности в Корее. Я думаю, что и следующее руководство будет продолжать нынешний курс с какими-то вариациями, и я бы сказал, что лет двадцать радикальных перемен, скорее всего, не будет. Потом – неизвестно.

SLON.ru